Путевые заметки. Паломничество по святыням Германии и Франции. Часть II

Начало.

4-й день

ШАРТР

На следующий день рано утром мы выехали в Шартр. Это около ста км от Парижа, поэтому по дороге Тимофей нам успел рассказать много разного и не только на исторические темы, к примеру, о том, что появляющиеся то там, то здесь на откосах дорог цветные шары и кубы, положены для того, чтобы неожиданным своим появлением и дизайнерским разнообразием взрывать угасающее сознание дальнобойщиков и не давать им заснуть. Или о том, что небольшие водоемы вдоль трассы, за которые несколько лет тому назад успешно боролась партия «зеленых», – это специальные жабоприемники, чтобы вездесущие лягушки не выпрыгивали на дорогу и не погибали под колесами машин.

Но, конечно, главное о чем рассказывал Тимофей, это о Шартрском соборе и о главной его святыне – Плате Богородицы. Начал он издалека.

…Оказывается, есть такая болезнь, как непереносимость света. Развивается она постепенно, однако наступает момент, когда человек тотально зашторивает свою жизнь. И кончается все это плачевно.

Когда отношения человека с Богом строятся как соработичество, синергия, то любой совершенный им грех протекает тоже, как заболевание. После грехопадения, когда Адам сваливает свою вину на Еву, его болезнь, как непереносимость самого Господа Бога, начинает стремительно развиваться. Выгнанный из Эдема, он вынужден жить в темноте безбожия. По мере возникновения человечества болезнь эта усугублялась, и первые люди заражали друг друга непереносимостью Бога.

Но иудеям было обетовано рождение Мессии, вот почему во все времена они столь болезненно воспринимали отсутствие наследников, а отношение к рождению ребенка было абсолютно сакральным.

Спрашивается: а почему надо было так долго ждать, чтобы воплотился Спаситель?  Этим вопросом задавались испокон веков. Но ответ лежит на поверхности – воплощение Господа в плоти и крови стало возможным только тогда, когда родилось чистейшее в мире существо – Богородица.

И из полного доверия Богу Божией Матери («Да будет Мне по слову Твоему») и из доброты Иосифа (узнав, что Она беременна, он хотел Деву Марию тайно опустить) и складывается Святое семейство.

Вот почему паломничество к Плату Богородицы, который был на Ней во время Рождества Святого Младенца, не прекращалось в Шартре никогда. И сам всемирно известный величественный собор был построен в средние века специально для этой Святыни…

 

В середине I тысячелетия на месте, где во времена галлов находилось кельтское языческое капище, в Шартре была построена первая христианская церковь. По данным шартрских архивов императрица Ирина подарила Карлу Великому по случаю его коронации драгоценную реликвию, до этого хранящуюся в Константинополе, — Плат Девы Марии, который был на ней в момент рождения Иисуса Христа. Это одно из свидетельств того, что при Карле Великом возникает единое религиозное пространство Европы, и что в целом его можно считать завершителем христианизации Европы. А в 876 году его внук – Карл II, по прозвищу Лысый, после разорения города норманнами – пожаловал шартрской церковной общине эту священную для всех христиан Святыню. Согласно некоторым предположениям, эта та самая Риза Божией Матери, которая в 860 году спасла Царьград от нападения русских князей Аскольда и Дира. И вполне вероятно, что Шартрская святыня – эта та Честная Риза, в которой Дева Мария спеленала новорожденного Младенца Христа.
В средние века величественные соборы возводились как драгоценные ларцы для Святых реликвий. Знаменитый Шартрский собор был построен в девятом веке специально для этой одной из самых удивительных Святынь христианского мира.

 

В 911 году произошло первое чудо, связанное с Покровом, как и за полвека до этого в Константинополе.  Большой отряд свирепых норманнов подошел к Шатру, чтобы город сжечь. Когда Карл Великий увидел их, он сказал – они будут терзать моих людей. Норманны считали, что воин, погибающий с мечом в руках, попадает в Валгаллу, поэтому их ничто не могло остановить. Горожане вместе с епископом вывесили Святыню на городской стене, и вдруг в какой-то момент норманны развернулись и начали отходить от города. Как они потом говорили, они увидели золотую Царицу. Горожане бросились их догонять, но те убежали. Вскоре их предводитель принял крещение, точно так же, как в свое время это сделал и князь Аскольд. После этого ни один норманнский отряд Шартр не тронул, а к Плату началось паломничество.

Второе чудо в Шартре произошло в 1194 году, когда Шартрский собор был практически полностью уничтожен громадным трехдневным пожаром. Но ларец, в котором хранился Покров Девы Марии, уцелел. В последний момент его успели перенести в подземный тайник-часовню.

Практически сразу после пожара, в 1194 году, в Шартре началось полуторавековое строительство нового собора, посвященного Деве Марии и получившего название Нотр-Дам де Шартр. Толпы христиан всех сословий устремляются в Шартр, чтобы восстановить Дом Богородицы. Каждый приносил, что мог: камни, дерево, еду, золото.

В результате Шартрский собор является одним из лучших образцов «чистой» готики, — одни из величайших творений готической архитектуры и европейской христианской культуры в целом. При том он сохранился до наших дней практически нетронутым. Расположенный на высоком холме над городом, Шартрский собор получил название «Акрополь Франции». Его называют энциклопедией, в которой отразилось миропонимание различных слоев французского общества первой половины XIII века. Но главное, конечно, в том, что храм строили как Небесный Иерусалим, как Вселенскую церковь. Поэтому здесь такое разнообразие Ветхозаветных и Новозаветных сюжетов и в резных каменных скульптурах, и в цветных стеклянных витражах. Их в соборе 176, и общая площадь составляет около 2 тыс. кв. м. Это самый большой из дошедших до наших дней ансамбль средневековых витражей.

«Когда солнце горячо, плиты пола и поверхность столбов покрываются огненными, ультрамариновыми и цвета граната пятнами, растушеванными на зернистой поверхности камня, как от прикосновения пастели, — писал Жан Вийе, исследователь витражей Шартрского собора. — В серую погоду вся церковь наполняется голубоватым мерцанием, придающим большую глубину перспективе, сводам — больше таинственности».

Витражи Шартрского собора сравнивают с иллюстрированной книгой, которую надо читать снизу вверх, справа налево, Тимофей говорит – «как комиксы». Не знаю ничего про комиксы и так читать у меня не получается, зато, на мой взгляд, очень похоже на детские калейдоскопы, крутить которые, конечно же, нельзя, но этих кружевных цветных окон такое обилие, что такое ощущение, что они сами по себе крутятся. И особенно те, которые называют «роза». Огромные, круглые – по 13 метров в диаметре, словно огненные колеса.

На оконных витражах можно «прочесть» сцены из земной жизни Богоматери, сцены Страшного суда, ожерелье из голубей, цветок внутри цветка, евангелистов, сидящих на плечах пророков, которые предрекли Новый Завет, святых, французских королей, рыцарей, ремесленников, крестьян. А главная здесь ценность, которую по значению приравнивают к шедеврам Леонардо да Винчи – это витраж с изображением Богоматери, получивший название «Богоматерь прекрасного окна» и относящийся к XII веку. Обычно в витражах синий цвет, а здесь нежно-голубой цвет одежд Богородицы, и вокруг фоном густой гранатовый.  К сожалению, мы были в Шартре не в солнечный, а скорее в дождливый день и игры света и цвета, так потрясающие всех очевидцев, не видели. Но голубой цвет и сам по себе, без подсветки такой небесный и неземной, что мы никак не могли отойти от этого витража. Неудивительно, что секрет изготовления такого уникального стекла до сих пор так и остался секретом.

А на полу мраморного собора черными каменными плитами выложен знаменитый шартрский лабиринт, обозначающий для кающихся паломников тот путь, который они должны проползти на коленях к Святыне. “Поиск Небесного Иерусалима” занимает 2-3 часа. При этом часто к Божией Матери паломники шли или ползли с веточкой лаванды в руках.

Сам же Плат – это фрагмент Покрова Богоматери, шелковой ткани бледно- бежевого цвета длиной около 2 м и шириной 46 см. Первоначально его длина составляла около 5,5 м, но в конце XVIII столетия, во время погрома, устроенного в годы Великой французской революции, духовенство Шартрского собора разделило Покров на несколько фрагментов, которые были розданы людям, сохранившим верность Христу в кровавые времена «свободы, равенства и братства». В 1819 году самый крупный из этих фрагментов был возвращен в храм.

В настоящее время проведенная научная экспертиза Покрова Богоматери показала, что время ее изготовления действительно относится к I веку н. э.

А на Покров 14 октября православных допускают приложиться к Плату Богородицы. Епископ Шартрский говорит, что разделение церквей в 1054 году не коснулась нашего общего поклонения Божией Матери.

Мы тоже могли приложиться к Плату, пропеть тропарь и величание и постоять около Него. Никто не торопил нас.

Выйдя из собора, мы ровно на час свободного времени разбрелись кто куда, кто в ресторан, кто по магазинам, а кто просто город посмотреть со смотровой площадки – провинциальный, утопающий в парках и абсолютно тихий.

 

Только туристы, да паломники, бродящие вокруг собора, позволяли надеяться, что город не вымер. Да еще Колесо обозрений на центральной площади, где нас ждал автобус. Просто как в Париже на Рождество. Правда, колесо это было с открытыми кабинками, но, как положено, украшенное гирляндами лампочек и тоже абсолютно пустое. Однако кассир в будочке сидел.

 

И вот к нему-то вдруг и устремился отец Максим, хотя уже практически дошел до нашего автобуса, до назначенного отхода которого оставалось еще минут 5 или даже 7. Отец Максим молниеносно купил билеты для себя и тех, с кем вместе возвращался, и тут же залез в кабинку. Они вслед за ним. И все это на глазах почти всех остальных. Нам было завидно. И некоторые из нас – наверное, понахальнее – тоже устремились к кассиру, и когда уже кабинка отца Максима отчалила, мы, тоже получив свои билеты, забрались в следующую. Оставалось 5 минут. Все с тревогой смотрели то на часы, то на кабинку отца Максима, которая нависала над нами. А потом как-то разом перестали волноваться. Ведь если и опоздаем к назначенному сроку, то, можно сказать, в прямом смысле слова – по отмашке отца Максима, который тоже, как и мы, уже понятно, не успеет в автобус вовремя. В общем, мы на сей раз не очень-то и волновались. Тем более, что все витражи и «розы» Шартрского собора были буквально перед нашими глазами. А когда внизу после двух кругов «обозрения» отец Максим и те, кто были с ним, высаживались из кабинки, мы на некоторое время зависли на самом верху, казалось, прямо рядом с готическими шпилями, – рукой можно было достать.

 

На этот раз никому из опоздавших не досталось. Даже тем, кто полез на колесо сильно после нас. И, кто знает, быть может, именно тогда у отца Максима родилась прекрасная идея, от которой нам всем стало легче дышать, когда по какой-то причине чуть опаздываешь к назначенному времени общего сбора. Отец Максим предложил – тем, кто опаздывает на 5 минут, отдавать 5 евро Татьяне Москвиной на украшение Серафимовского храма цветами, тем, кто на 10 минут – 10. Как же это было хорошо и безобидно. Тем более, что в Реймсе, сам отец Максим, опоздав меньше, чем на минуту – мы все следили по часам за тем, как он с матушкой Татьяной подбегали к нам – заплатил 10 евро за двоих. И мы на деле смогли увидеть, что же это такое – демократичность и верность своему слову.

 

Кладбище Сент Женевьев де Буа

Возвращаясь в Париж, мы заехали на русское кладбище – Сент Женевьев де Буа, где по словам Сережи Шильникова «ощущалась какая-то тоска – видимо, даже по смерти людей это место хранит их боль по потерянной Родине».   Как известно, многие русские эмигранты, несмотря на житейские трудности, которые были связаны с тем, что они не брали На́нсеновский па́спорт, который выдаваться Лигой Наций для беженцев без гражданства. Они хотели жить и умереть с российским паспортом.

Тимофей вывел нас к могилам Великого князя Феликса Юсупова, генералов и простых есаулов Белой армии, Мережковского, Сергея Булгакова, Виктора Некрасова… Но могилы отца Александра Ельчанинова и Андрея Тарковского, которые мы искали, мы так и не нашли. И у могилы Бунина отец Максим послужил литию за всех наших, здесь лежащих.

 

 

Уже отъехав от кладбища, но еще не доехав до Парижа, Тимофей почему-то вдруг напомнил нам известное изречение Паскаля: когда верующий человек умирает, а Бога там не находит, то его заблуждение не опасно, ведь он ничего не теряет, но когда умирает атеист, и узнает, что Бог есть, то его ошибка страшна, ибо он теряет все.

 

Я не знаю, как остальные, но именно в этот момент я осознала, что не видела на этом кладбище могил без крестов. То есть в любом случае все эти люди предстали перед Господом, как православные.

P.S.  Мы уже практически садились в автобус, когда выяснилось, что двое наших спутников еще раз напоследок обежали кусок кладбища, на который указывал Тимофей, ища могилу Тарковского, нашли ее и засняли для особо страждущих.

ПАРИЖ

5-й день. День свободный

С утра некоторые из нас пошли на литургию в храм Трех Святителей, который находился в 15 минутах ходьбы от нашего отеля. Храм основан еще митрополитом Вениамином Федченковым. Он являлся одним из центров российской эмиграции и известен тем, что по завету митрополита Вениамина службы там идут каждый день.

В результате чего некоторые из нас сумели побывать здесь дважды, так как на следующее утро мы снова, но уже все вместе, стояли здесь на службе, правда, коротко: это был главный день нашего паломничества – поклонение Терновому Венцу, и мы спешили все успеть. Несмотря на то, что в католических храмах так много наших общих святынь, все-таки дома мы себя чувствовали именно здесь. И иконы (и среди них чтимая икона Божией Матери Иверская-Парижская), и песнопения, и Причастие (к которому иные из паломников даже при всей нашей беготне по Парижу сумели подготовиться) – все родное. Уходить не хотелось. А нам, когда мы были в первый раз и никуда не торопились, и не позволили сразу же после службы уйти. Пригласили на общую трапезу, что у них оказывается каждодневно заведено. Сколько бы народу ни было. Хоть полная церковь. На этот раз был будничный день и людей кроме нас было мало, так что мы все поместились в светлую с большими окнами трапезную, на стенах которой висели фотографии священников, которые здесь когда-то служили, и многих известных богословов, философов парижской эмиграции. И окруженные этими замечательными лицами, которые, казалось, нас тоже, как и мы их, рассматривали, сидели за столом, разговаривали со священником, только три года как переведенным сюда из Хабаровской епархии и бывшим и благодарным учеником отца Максима.

А потом начался наш единственный полностью свободный день в Париже. Те, кто были в нем в первый раз, попытались охватить Лувр, те, кто не в первый, отправились в менее известные музеи: кто-то в выставочный зал «Оранжерея» в Тюильри на выставку Клода Мане, кто-то в центр Помпиду на выставку Лихтенштейна, а кто-то, как мы с Надей Каприелян и Машей Потаниной, в городской музей истории Парижа Карновале в знаменитом старинном районе Маре, который находится за чертой «османовского квадрата». В этом первом парижском музее где, кроме четырех портретов Гиза не было ничего особо знаменитого и можно было без извечной натуги любованием признанным искусством простодушно рассматривать огромное количество бытовых жанровых сцен парижской жизни разных времен. Какие-то террасы, прогулочные дорожки парка, вечерние кафе, и люди, люди – парижане, в основном конца XVIII-начала XX веков, в платьях с кринолинами, в шляпах с перьями, в зауженных сюртуках и с тростями с резными набалдашниками. А еще в музее была выставка городских вывесок, начиная с XVII века, и большая витрина и сам интерьер роскошного ювелирного магазина начала прошлого века в стиле арт ново. Но больше всего нас поразили акварельные виды Парижа столетней давности, к примеру, когда на одном берегу Сены уже стоит Эйфелева башня, а на другом берегу, и то есть в районе площади Трокадеро, пасется корова, и пастух развел на песке маленький костер.  Очередной раз и в данном случае не умозрительно, а просто воочию стало понятно, насколько Тимофей прав – исторические волны прокатываются по одним и тем же местам, накрывая старые новыми культурными слоями.

 

После выполнения главной намеченной программы все уже свободно и без особой цели гуляли по Парижу, кто по берегам Сены, кто в Люксембургском саду, кто в Латинском квартале, кто на острове Сен Луи, и практически все, так что некоторым даже, разумеется, в Галери Лафайет, удалось абсолютно случайно встретиться друг с другом. Правда, мы еще днем, снимая с разных точек сложно-тонированные цветочные с высокой травой газоны в парке Тюильри, тоже действительно случайно столкнулись с Олей Банниковой. Хотя даже после этого сказать, что Париж маленький город – лично я не дерзну.

А потом все обедали-ужинали. Кто в одиночку, кто парами, а кто и случайно сбившейся группой в 10-12 человек. Еще когда мы въезжали в Париж, Тимофей нам привел слова Рабле о том, что в мире нет больше таких зевак, как парижане. Их хлебом не корми – дай посидеть несколько часов с чашкой кофе в уличном кафе, наблюдая за тем, как люди проходят мимо: туда-сюда, и с которыми они же сами потом с легкостью поменяются местами. Кроме того, у парижан отношение к процессу еды, как к своеобразному священнодействию. Они без всякого смущения обгладывают косточки, пьют вино, сидя за своими столиками прямо на улице, чуть ли ни на проезжей части, и смотрят на мир. Это особый тип созерцания. Англичане его называют people watching, так как, можно сказать, что французы в какой-то степени заразили им весь мир.

Татиана Йенсен